Я знал поэта Евгения Ройзмана. Теперь передо мной сидел депутат Госдумы, член комитета по безопасности, разработавший законопроект о пожизненном заключении для наркоторговцев, глава попечительского совета екатеринбургского Фонда «Город без наркотиков». То и дело звонил его мобильник. Евгений кратко отвечал, давал по ходу нашего разговора какие-то распоряжения, говорил помощнику: «Черкни Дементьеву и Яковлеву в Госнаркоконтроль: «Поздравляю вас и ваших сотрудников с блестяще проведенной операцией! Желаю дальнейших успехов». Тут же пояснял: «Они изъяли килограммов 280 героина у таджиков».

С Ройзманом мы познакомились в Бийске. В 1989 году на Алтае проходил Первый Всесоюзный фестиваль поэтических искусств «Цветущий посох». Съезжались подпольные поэты со всей страны. Ройзман производил впечатление: высокий, красивый, плечистый. Помню его строки: «В Империи развал. Шумят рабы...»

Тогда в Бийске приключилась занимательная раскадровка путей: я получил Гран-при и звание «Махатма российских поэтов». Ройзману не хватило одного голоса жюри. А если бы хватило? Представляете: «махатмой» был бы он, а я бы ушел в депутаты Госдумы?.. Могло быть и так. Как написал один поэт: «События — снежный ком с перевала, потревоженный заячьей лапкой».

А может быть, и хорошо, что так приключилось. Во всяком случае, для Екатеринбурга. Вот вышла книга Евгения Ройзмана, называющаяся «Город без наркотиков». В ней — мучительное и мужественное переплетение множественных судеб — ментовских, наркоманских, барыжных, русских, таджикских, цыганских и личной ответственности и судьбы. То, что Пастернак нарек «кубическим куском дымящейся совести».

«Побледневший Дюша, глядя прямо в камеру, сказал: «Мы объявляем войну наркоторговцам...», и добавил: «Мы — это жители города», и назвал священников православной церкви, уралмашевцев, известных спортсменов и нас всех».

И дальше — цитата из книги: «Когда прозвучали уралмашевские фамилии, менты обрадовались, бросились во все СМИ и уверенно обозначили: «Это Уралмаш. Бандиты вздумали с наркотиками бороться», и несколько лет носились с этой темой как с писаной торбой. В результате оказали Уралмашу неоценимую услугу — теперь вся страна знает, что Уралмаш борется с наркотиками. А Фонду оказали еще более ценную услугу — помогли создать грозное имя. Теперь наркоторговцы по всей России уверены, что за Фондом стоит Уралмаш».

Я показываю Евгению сохраненное мной давнее приглашение на фестиваль. Оно испещрено автографами и пожеланиями его участников. В самом низу — роспись: «Не перейдем на прозу. Е. Ройзман. Свердловск».

— Женя, твоя фраза мне очень долгое время не давала покоя. Видимо, уже тогда в тебе что-то сопротивлялось прозе жизни? А что заставило на нее «перейти»?

— Юра, у тебя совсем другой подход. Серьезный вопрос-то. Я могу сейчас упереться и сказать: «Никто никуда не перешел. Все нормально». Я стихи-то окончательно перестал писать, когда мы затеяли Фонд «Город без наркотиков». Это был 1999 год. Тогда со стихами просто обрубило. Процесс же написания стихов, он такой: ходишь — и у тебя что-то в голове крутится. А тут совсем другое в голове... Фактически все шаги, которые я совершил, были вынужденными. Я просто однажды проснулся и увидел: все, катастрофа! Наркодельцы душат город. И мы стали придумывать, что да как? С Думой — тоже. Просто путей уже не оставили — надо было идти. Началось давление такое, что, если бы я не сумел войти в Госдуму, катком бы проехались по мне и по Фонду.

— Но ты сожалеешь, что перестал писать?

— Конечно. Писать-то охота. Потому что, пожалуй, это самое серьезное дело в жизни — писание стихов!

— Во! Это сказал депутат Госдумы! Тогда расскажи о том, как в одном из реабилитационных центров бывшему вашему выпускнику Алексею Зайцеву пришла идея, чтобы токсикоманы учили стихи?

Был парень — сирота. Дома — притон. Там собирались все местные наркоманы. Леха сам был наркоман. И с этим никто ничего не мог поделать. Вся местная милиция с ним боролась. Только они там всех расшугают — наркоманы снова у Лехи. И мы однажды туда приехали и взяли его за шиворот, всем там по-человечески напинали, двери заварили по периметру, а Зайцева увезли к себе. На этом притон закончился. На решение проблемы ушло ровно полчаса. Леха с тех пор не колется. Он остался в реабилитационном центре. В 1999-м Зайцев был у нас самым маленьким. На вид — лет 14, хотя тогда ему было 17. А потом привезли Васю...

— А Вася — это кто?

— Васе было 10 лет. Когда его доставили в центр, Заяц стал у него старшим. В школу водил. Врачи-наркологи говорили, что если у маленьких токсикоманов была «отключка» — это на их языке долговременная потеря сознания, то у них потом не восстанавливается память. Токсикоманы ходят в школу и ничего не запоминают. И Леха ничего больше не придумал — начал с ними учить стихи! И у них потихонечку восстанавливалась память. Вася у нас стихи рассказывал на всех утренниках...

— Все-таки смотри: какое действие слова, рифм, ритмизованной речи!

— Да! Вот нашли им практическое приложение.

— Так что, Женя, возвращайся к стихам: глядишь, и память восстановишь, как Вася. А если серьезно, то для меня ты на сегодня — один из значительных людей в России, которые напрямую связаны с реальной борьбой с наркоманами и наркоторговцами... Кстати, я недавно прочитал в Интернете, что тебя Госнаркоконтроль наградил медалью. Поздравляю! Это действительно заслужено.

— И я тебя поздравляю с орденом Велимира «Крест поэта»! Читал...

— Видишь, мы через 17 лет, как не виделись, обменялись взаимными поздравлениями. Но если через Леху Зайцева и Васю, изъясняющегося стихами на утренниках, возвращаться от «Креста поэта» к борьбе с наркотиками, то скажи: почему УБОП разгромил ваш реабилитационный центр? Вот сейчас ты — признанный и награжденный. Признанный в том числе милицией.

— С порядочными-то ментами у меня никогда проблем не было... А в женском реабилитационном центре на Шарташе-озере сложилась следующая ситуация. Приехали убоповцы, наши свердловские, — там в купленном нами доме 40 девчонок было со всей страны. Нормальные девки, веселые. Убоповцы: «Девчонки, чего вы здесь сидите?! День города! Давайте по домам! Только заявление напишите на Фонд». Убоповцам говорят: «Вы что делаете — они же колоться начнут!» В ответ: «А колоться или не колоться — личное дело каждого». И все. На нас 20 заявлений было написано. 20 девчонок уехали, а 20 остались. Там наркоманки делились половина на половину. Одна часть, которая в центре уже давно была, у них в головах все уже успокоилось. А другая — прибывшие только что. Им колоться надо... В большинстве своем — проститутки. Кого-то из увезенных уже в живых нет, кто-то сидит, кто-то проституцией занимается. Ты знаешь, мне в ментовскую душу вникать не хочется. Что сделали, то сделали. Бог им судья.

— Ты можешь немного рассказать о методе лечения?

— По сути, там нет особого метода!.. На самом деле в организме заложены достаточно серьезные защитные силы. И пока человек находится под воздействием наркотика, у него голова не включается. Через какое-то время он начинает соображать, и вот тогда задача — сделать паузу. Чем пауза больше, тем выше шансы. У нас же нет такого, как у наркологов: мол, мы работаем только тогда, когда есть желание самого пациента. Нет, мы работаем, когда родители привезли в багажнике своего ребенка. Мы его выкинем, что ли? Если его оставить без присмотра, он будет брать заложников, кончать жизнь самоубийством. Поэтому его пристегивают наручниками. Он отлеживается. Несколько раз в день отстегивают, когда — в туалет да поесть. И — достаточно жесткие первые недели: хлеб, вода, лук, чеснок. У человека через несколько дней появляется желание не уколоться, а поесть. Мы с врачами разговаривали. Они пояснили, что детоксикация гораздо легче проходит на голодный желудок. Через четыре недели отстегнули — и на общих основаниях человек занимается своим бытом, потому что в центр попадают и такие люди, которые колоться начали в 12 лет, а у нас оказались в 25 и тяжелей шприца ничего в руках не держали.

— Сегодня можно сказать, что через ваш центр прошло столько-то людей и у такого количества сложились нормально судьбы?

— У большинства! Статистику невозможно просчитать. Из тех, кто пробыл год, я думаю, процентов у 80 все нормально. А тех, кого родители позабирали, там не просчитать. Были и такие: попадут, три дня пробудут, потом их родители заберут, они про наркотики после этого думать не могут. С 1999 года через нас прошли порядка 6 тысяч человек.

— В чем коварство постановления за № 231?

— 6 мая 2004 года Михаил Фрадков подписал постановление правительства «О средних и разовых дозах». Этим постановлением фактически было легализовано употребление наркотиков в России. Результатом явилось обвальное увеличение смертности от употребления наркотиков по всей стране. Ухудшение наркоситуации профессионалы связывают именно с постановлением за № 231. К тому же в 2005 году Россия отвела своих пограничников с таджико-афганской границы. Поток наркотиков в Россию из Афганистана увеличился в разы. Всем официальным лицам известно: практически весь героин завозится к нам гражданами Таджикистана и с территории Таджикистана. Москва, Домодедовская таможня — первые воздушные ворота страны, дает цифру: 98% героина. Екатеринбург, Кольцовская таможня: до 96%, причем только с двух рейсов — Душанбе и Худжант. Как заявил министр обороны Сергей Иванов, наркотики становятся угрозой национальной безопасности России. После принятия постановления в стране поднялась волна уличной преступности. Любой опер, работающий «на земле», знает, что практически вся уличная преступность сегодня — наркоманская. И на этом фоне «доброе» правительство открывает для граждан Таджикистана, главных поставщиков наркотиков в нашу страну, упрощенный въезд на территорию России! Что тут скажешь? По оценкам экспертов, только в 2003 году от употребления наркотиков в России погибли 70 тысяч человек. В 2004-м, согласно данным, приведенным спикером Совета Федерации Сергеем Мироновым, — более 100 тысяч! Для сравнения: с начала 90-х годов действия террористов унесли жизни немногим более 2,5 тысячи наших сограждан. Если на одну чашу весов положить геополитику, а на другую — сотни и сотни тысяч смертей, сломанных судеб, загубленных душ, что перетянет?

— В России любят произносить: «Преступность не имеет национальности». А как ты считаешь?

— Что значит — «не имеет национальности», если весь героин к нам поступает из Таджикистана?! Мы же в этом случае не говорим про армян или грузин.

— А цыгане?

— Цыганская наркоторговля отличается тем, что здесь задействованы целые кланы, семьи, иногда — по обе стороны границы. Причем у цыган же все на виду. Они на деньги от продажи наркотиков начали строить типовые особняки из красного кирпича. И эти особняки покрывают Россию от Калининграда до Владивостока. Один из распространенных «цыганских методов» уличной продажи наркотиков — из детской коляски. Стоимость одной героиновой «фитюли» в 0,1 грамма равна стоимости 33-х тех самых красных кирпичей. В месяц семья цыган-наркоторговцев продает минимум полтора килограмма героина. Посчитай сам, сколько это будет в кирпичах. Стоит посмотреть на краснокирпичный цыганский дворец и, наконец, ужаснуться — из чего на самом деле он построен?! На человеческих костях, на вырванных с мясом материнских сережках. Каждый наркоторговец — вызов нашей власти, смачный плевок ей в лицо. В Екатеринбурге удалось создать прецедент сноса цыганских особняков. Радовался весь город!

— Говорят, что Евгений Ройзман для цыган — «самый любимый их человек»?

— Они в Госдуму ходят на меня жаловаться. Они жили у нас в городе — никто локтями их толкать не собирался. В России же к цыганам вообще всегда нормально относились.

— Особенно поэты. От Пушкина до Блока.

— Ну, конечно. Пока цыгане не начали торговать наркотиками.

— И тут объявился Ройзман...

— У меня тоже с ними были нормальные отношения... Но в Екатеринбурге просто-напросто завалили наркотиками шесть цыганских поселков. В каждом доме торгуют — это куда годно?! Однако есть один подвох. Если родительский телевизор стоит 15 тысяч рублей, то цыгане за него дают наркоманам максимум 2—3 грамма. Никому не просчитать, по каким расценкам уходит родительское золото, вытащенные из машин панельки от магнитол, сами машины. Скажем, наркоторговец Одинцов (Рыба) за угнанную «десятку» давал наркоманам 50 граммов героина.

— Женя, когда-то некоторые люди, в том числе наши общие знакомые, называли тебя экстремистом.

— Ты не помнишь, что про меня в журнале «Юность» написали? Когда там, с твоей подачи, опубликовали стихи Дрожащих, Юры Асланьяна, Кальпиди... Написали, что моя родственница — Фани Каплан и что я еще какого-то мента шмякнул так, что у него кокарда отвалилась!..

— Да, автором этих строк был сидящий перед тобой человек...

— Это, конечно, правда...

— Но ты же сам мне говорил про Фани Каплан!..

— Но она действительно родственница.

— Так кто вы тогда, Евгений Вадимович?

— Я — независимый депутат. У меня подход очень простой. Я считаю, что политических партий сменится хренова куча. Президентов — вообще непонятно сколько. Названий и брендов — и того больше. А страна, она как была, так и будет. И мне в этой стране жить. И детям моим. Я тут родился и никуда отсюда уезжать не собираюсь. Вот ты — какой политической ориентации?

— Извини за двусмысленный оттенок, но я — такой же ориентации!.. Нормальной. Но если говорить о тебе, ты — человек действительно героический. И то, что ты не забываешь культуру, то, что делаешь с музеями, — выше всяких похвал! Ты создал единственный в России частный музей невьянской иконы, построил «Музей замечательных художников». Я уж не говорю про уникальный опыт Фонда «Город без наркотиков». И если речь зашла о политической ориентации, ведь это и называется патриотизмом?

— Ну да. Это любовь и уважение к Родине.

— Точно так же и я о себе могу сказать. Но почему-то у нас в России как только слово «патриотизм» услышат, так сразу — ушки на макушке: «Не попахивает ли национализмом или фашизмом?» Ты сам-то какой-то водораздел проводишь между этими понятиями?

— Сейчас общество накачивают. Потому что слово «фашизм» для любого русского человека, особенно выросшего в Советском Союзе, заведомо негативно. И под это слово подгоняют все неудобные действующей власти явления. На этих понятиях спекулирует власть. Спекулируют все партии. И очень сложно что-либо говорить, чтобы быть объективно понятым. С этим я столкнулся сам.

Поселок Широкая Речка. Там живут мои товарищи. Ни с того ни с сего глава поселка на какой-то заброшенной базе поселил 70 таджиков. Я этих таджиков туда не приглашал. Жители не приглашали. Но главе администрации чего-то там надо строить. Если б эти таджики прокладывали дорогу на Широкую Речку, это было бы нормально. Но они начали торговать там наркотиками, и на Широкой Речке пацаны стали колоться. А там вообще ни одного наркомана не было! Идет Люба Гришенкова, жена нашего товарища, красавица. Ей надо пройти 300 метров от матери домой — ее муж ждал. И вдруг выскочили из кустов трое таджиков, затащили, попытались изнасиловать, изрезали ножом все руки — она хваталась за лезвие, но ей повезло — они были наркоманы, они ее изнасиловать не сумели, она стала бороться, орать, выскочила вся в крови, полуголая. Собрались мужики. Привели ОМОН, нашли этих таджиков. Задержали.

И мы договорились, что соберемся на Широкой Речке. Это что за шутки — наших женщин начинают какие-то приезжие насиловать!.. А я уже в то время был депутатом. Мы приехали на Широкую Речку. Я не знаю, сколько там собралось народу, но мы написали обращение к мэру города и губернатору. Так там в течение получаса — три с половиной тысячи подписей стояло!.. Под тем и под другим письмом. Ты знаешь, как СМИ это подали? Националистический, фашистский митинг на Широкой Речке! Или: «Город без наркотиков» — экстремистская организация!» Вот я тебе рассказал о конкретной ситуации. И мне здесь можно любые ярлыки вешать! Я за чужих-то женщин лезу, за своих — тем более.

А нам говорят: «Русские что, не насилуют?» Отвечаю: «Знаете, когда русские начнут в Таджикистане насиловать, вы им головы отрезайте — и будете правы!» А то, что здесь насилуют, да, здесь своих мерзавцев выше головы, но нам приезжие мерзавцы на фиг не нужны! Фонд участвовал во многих акциях. У нас из 1800 задержанных — 200 таджиков, в основном с большими весами героина, 217 цыган и 100 азербайджанцев, остальные — свои. Надо понимать, что идет война, и эти все — оккупанты, и спрос с них — как с оккупантов. А когда торгуют свои, они — предатели, и спрос с них — гораздо жестче, как с предателей.

Но когда я начинаю об этом вслух говорить, обязательно находятся какие-нибудь очарованные правозащитники, которые размахивают лозунгами «У преступности нет национальности!» Они — не профессионалы. Они хотят быть добрыми за чужой счет. А я профессионал. И я говорю, что весь героин поступает из Таджикистана. А в Екатеринбурге — самая тяжелая ситуация, потому что 10—13 рейсов из Таджикистана в неделю и здесь самая большая таджикская диаспора. Везде, где есть таджикские диаспоры, идет торговля наркотиками. Это знают все профессионалы, но многие боятся об этом вслух говорить. А я буду говорить — я же депутат, а не дипломат. Вообще, само понятие «фашизм» отставим в сторону. Поговорим о националистических настроениях. Националистические настроения начинаются тогда, когда коренные народы, основные нации чувствуют себя угнетенными, обманутыми, обиженными.

— Мы сейчас пришли к тому, что это — естественно, это — здоровая реакция. Так?

— Это совершенно понятная и естественная реакция, потому что все видят, что коренное население замещается приезжими. Причем приезжие продолжают топтать местное население. Это, может, в Москве не ощущается, а в регионах чувствуется. И поэтому здесь никому рот не заткнешь. Если мы живем в демократической стране, давайте выслушивать всех. Мы тоже против фашизма. Но я вижу, как древняя настоящая культура просто стирается с лица Земли. И приходят люди, которым пофиг эта культура. И когда мне говорят, что для России, теряющей население, необходим поток мигрантов, я в это не верю. Он, возможно, необходим какому-то очень узкому кругу людей — особенно тем, которые строят элитное жилье. Но почему-то жилье для бедных эти таджики здесь не строят? Писатель Веллер правильно сказал: «Мигрант строит дома, но разрушает страну!»

На самом деле все согласны, что у нас неразумная миграционная политика. Мы этих людей не можем ассимилировать. Они сбиваются в мощные анклавы. Кто в последнее время наблюдал закрытые таджикские сходки, когда приезжают бородатые баи на дорогущих машинах? Этих баев никто раньше в лицо не видел, но они явно управляют толпой, поверь, это зрелище не для слабонервных. А что произошло во Франции? Вот пример либерального идиотизма! Ты знаешь, о чем писали французские газеты? Что мы сами были неправы — надо было этих мигрантов в задницу целовать, мы их мало целовали и поэтому они оказались такими агрессивными. А я считаю, что должно быть национальное достоинство, направленное на сохранение традиционных культурных ценностей. Я скажу как историк: миграция считается нормальной до тех пор, пока она незаметна местному населению.

— Что делают депутаты Госдумы, чтобы, если не предотвратить, то хотя бы сбавить сход этой лавины?

— Я хотя бы вслух сказал, что необходимо введение визового режима, во всяком случае со странами Средней Азии. Но я считаю, что нам не надо визового режима с Украиной и Белоруссией. А с теми — нужен: там чужая культура, чужие люди, у которых к России отношение потребительское. Если же говорить о результатах практической деятельности, то за шесть лет существования в Екатеринбурге Фонда «Город без наркотиков» мы, не потратив и не попросив ни копейки бюджетных денег, сумели в разы уменьшить количество смертей и свести на нет детскую смертность. Кроме того, провели 1800 успешных операций против наркоторговцев. И ни разу не было случая, чтобы нам кто-то отказал в помощи. Многие предприниматели — люди значимые и могут реально влиять на проводимую политику и участвовать во всех разумных программах по борьбе с наркотиками.

— Сейчас в Госдуме лоббируется законопроект по поводу внедрения всяких чипов в системе идентификации личности. С этим связан некий скандал, когда на думское заседание не пустили каких-то экспертов...

— Юра, я на самом деле к этому отношусь спокойно.

— Это никак человека не унижает — когда его, как подопытного животного, по чипу будут вычислять?

— Я из-за этого не переживаю. Я — человек открытый. Все мои телефоны известны. Я ни от кого не прячусь.

— А если я — генпрокурор Скуратов и хочу немножко прикрыться со стороны личной жизни? В сауну сходить, например?..

— Понимаешь, это касается тех, кому есть от чего прятаться. Мне вот не от чего прятаться. Чего мне бояться, если я в своей стране живу? И в общем-то весь мир так живет. В древнем Израиле был совершенно сумасшедший скандал, когда замыслили провести перепись. Хотели понять, сколько там жителей. Все жители сказали: «Мы — Боговы». То есть никто нас считать не должен.

— Правильно сказали... Тогда есть противоречие в том, на чем ты настаиваешь?

— Нет противоречия. Мы-то живем на земле. И надо понимать, что Богу — Богово, а кесарю — кесарево. А потом: чтобы делать бюджет, понимать, сколько нам нужно выделить денег и где мы находимся, надо знать, сколько у нас жителей.

— А может, «Каждому свое!», как на воротах концлагеря? Тебе не кажется, что эта фраза моделирует состояние современного российского общества при нынешнем его расслоении? Я встречал у мусорных баков капитана-«афганца» — кавалера ордена Красной Звезды, и тут же неподалеку на черном джипе — его упакованный сверстник, который, поверь, не ведает, ни что такое Родина, ни что такое чужбина... Может, мы зря перечеркнули все то, что называлось социализмом?

— Я об этом много думал, с людьми говорил. Мне лично Советская власть не сделала ничего плохого. Полагаю, что моим сверстникам — тоже. Я, когда был маленький, чувствовал, что страна моя меня любит, и я отвечаю ей тем же. Поэтому у меня отношение к этому вопросу сложное. Потом все равно у меня сознание-то имперское. И его не переделаешь. Я жил в Империи, то и дело смотрел военные парады, меня потряхивало от звуков Гимна. Сегодняшний-то Гимн я не могу слушать — у меня старые слова в голове. Расслоение действительно очень большое и куча несправедливостей. Я вижу это. Но, я полагаю, самое главное — не надо начинать спасать мир. В каждом случае, где ты можешь дотянуться, надо пытаться что-то решить.