Конец региональной идеологии
Одним из главных мотивов развернувшейся в конце 80-х годов Перестройки стала пресловутая деидеологизация всех сфер жизни в стране. С запретом деятельности КПСС дискуссии на эту тему прекратились в связи с полным развалом идеологического пространства.
Лейтмотивом всех рассуждений о пользе деидеологизации звучала мысль: «Америка живет без идеологии и ничего страшного». Параллельно велась работа по обработке российского народа в русле приоритета «общечеловеческих ценностей». Миф о де-идеологизированности жизни на Западе скоро рухнул под тяжестью фактов, подтверждающих прямо противоположное. Общечеловеческие ценности приживались в России плохо и в роли основ национальной жизни выглядели очень неубедительно.
Тем не менее, уже через несколько лет выяснилось, что фактический уход государства из сферы идеологии чреват самыми неожиданными последствиями для властной элиты.
Моментом истины стали события осени 1993 года. Выяснилось, что использование идеологем «патриотизм», «государственность», «национализм» и даже понятие «русский» было фактически монополизировано антиельцинской оппозицией. И если в плане силового обеспечения власть чувствовала себя довольно уверенно, то в сфере идеологии преимущество явно было на стороне оппозиции. Действительно, государственный телеканал, использующий термин «патриотизм» исключительно в смысле политического ярлыка для стремительно маргинализирующейся оппозиции, выглядит нонсенсом.
Сразу после тех событий ситуация в сфере государственной идеологии стала радикально меняться. Уже осенью 1993 года на экранах возник один из бывших министров гайдаровского правительства Борис Фёдоров, без стеснения использовавший в своей предвыборной риторике понятия, ранее немыслимые в устах завзятого «демократа»: «Великая Россия», «патриотизм», «национальные интересы» и т.п.. Похоже, это был пробный шар. Движение «Выбор России», которое тогда проходило по разряду «партии власти» и продолжала пользоваться политической риторикой, разработанной так называемыми «демократами» еще во время перестройки, проиграло выборы столь позорно и убедительно, что стало ясно: дальнейшее использование подобных приемов в сфере государственной политики чревато полным разгромом ельцинской элиты.
Все последующие годы государственная идеология России медленно, но верно дрейфовала в сторону современного путинского «просвещенного патриотизма».
Вехами на пути можно считать введение в общественное сознание терминов «хозяйственник» и «государственник», где «хозяйственник» — это последняя уступка пресловутой «деидеологизации». Идеологический смысл этого термина сводился к тезису: «некогда политикой заниматься, надо работать».
Появление в официальной печати положительного упоминания «государственничества» стало поворотным пунктом. В отличие от аполитичных «хозяйственников», «государственники» уже не чурались апеллировать к «славным традициям» и «интересам России». Виктор Черномырдин, изначально позиционировавшийся как «хозяйственник», в конце своего премьерства все активней примерял венец «государственника», но в силу статичности и определенной консервативности окончательно стать «государственником» он так и не сумел, оставшись в истории косноязычным «хозяйственником», откровенно тяготящимся политическими играми. Все последующие премьеры являли собой переходный тип от «технократа-государственника» Кириенко через «державника-традиционалиста» Примакова и читающего Пушкина «силовика» Степашина к «просвещенному патриоту» Путину.
Путинская политика в сфере идеологии с самого начала строилась именно на патриотизме, причем не созерцательно-ностальгическом патриотизме Примакова, а на активном и наступательном. С самых первых публичных выступлений Владимир Путин фактически снял неофициальное табу на использование в государственной риторике слова «русский» как синонима маловразумительного ельцинского «россияне». Процесс идеологического самоопределения российской власти еще не завершен, но направление движения уже сейчас угадывается довольно ясно.
Еще более интересный вопрос — реанимация общегосударственных идеологических структур.
Первой ласточкой стало создание Министерства печати. Остальные шаги в этом направлении менее заметны, но вполне определены. Очевидно, вопрос о методах еще не решен, но вектор движения найден: как и во всех остальных сферах, курс на централизацию. Словом, с некоторыми оговорками можно говорить о возрождении в обновленном виде идеологической системы Советского Союза, в которой местные идеологические структуры только транслируют на местах идеи, рожденные в Москве. Хорошо это или плохо? Прежде, чем ответить на это вопрос, рассмотрим ситуацию с идеологией на уровне субъекта федерации.
Особенности губернской идеологии
Вся системы государственной власти в Свердловской области сложилась в основном в середине 90-х после триумфального возвращения Эдуарда Росселя на пост главы области.
Как мы писали выше, главнейшей идеологемой того времени являлось понятие «хозяйственник». Росселю не пришлось ничего особенно додумывать, так как он был типичным хозяйственником, человеком, пришедшим во власть с производства после хорошей школы властных советских органов и т.д. Но у него была идеологическая «изюминка»: его подход к отношениям субъектов федерации и федерального центра отличался от московских, за что его не очень любили в московских коридорах власти. Таким образом, идеология у Росселя была, и на фоне общей безыдейности окрестных губернаторов выглядело все это весьма убедительно.
Однако глубоко засевшие комплексы деидеологизации не позволили властной элите области построить идеологическую модель до конца. Вместо сильной региональной партии было создано аморфное «Преображение Урала», носившее тогда довольно странное название «общественное непартийное объединение». Отсутствие четкой структуры и постоянного интереса со стороны власти привело некогда влиятельную организацию к ее нынешнему мизерабельному состоянию.
Сегодняшняя модель губернской идеологии (и в смысле теории, и в смысле практики) была создана в ходе губернаторских выборов 1999 года. Трагичность ситуации состоит в том, что по прошествии полутора лет после завершения выборов, губернские идеологи продолжают использовать приемы из арсенала губернаторской гонки. Но, учитывая смену общеполитической конъюнктуры и почти полное отсутствие финансов, усилия их выглядят, по меньшей мере, странно.
Ведь что такое губернская идеология сегодня? Как ни странно, она существует в двух измерениях, очень мало между собой связанных.
С одной стороны, губернатор пытается дискутировать с Москвой о распределении между областью и федерацией бюджетных средств. Можно по-разному оценивать позицию губернатора, но нельзя отрицать, что она имеет право на существование и что дискуссия по вопросу бюджетных отношений вполне уместна. Несмотря на ряд неосторожных заявлений, никаких особенно громких скандалов между губернатором и президентом или президентским представителем не было.
С другой стороны, мы видим неуклюжий пиар пресловутых идеологических структур, который строится на раздувании и тиражировании нелепых скандалов, в конечном итоге выставляющих в негативном виде самого губернатора. Фактически вся идеологическая составляющая губернской политики свелась к узкому набору несложных приемов: нудное зубоскальство по поводу любой инициативы Чернецкого, неудачные попытки поймать на чем-нибудь предосудительном Петра Латышева, неуклюжие вмешательства в передел собственности, оканчивающиеся откровенными конфузами.
Причина здесь не в одаренности или бездарности конкретных лиц. Корни проблемы уходят в саму ситуацию в России, в стремительный отход на второй план всей местной политики, о чем мы уже писали в предыдущих выпусках. Идеологическая составляющая губернской политики вообще теряет какой-либо смысл. Наступающая эпоха созидания грозит безработицей специалистам по скандалам и интригам.
Действительно, какая может быть идеология в субъекте федерации? Каждая область России, каждый регион должны переосмыслить свою роль в жизни государства. Единство государства начинается с единства идеологии.
Возвращаясь к началу наших рассуждений, скажем, что идеологические структуры на местах, несомненно, нужны, но сегодня они должны заниматься не интригами, а консолидацией общества вокруг тех идей, которые отстаивает президент Путин.
Лейтмотивом всех рассуждений о пользе деидеологизации звучала мысль: «Америка живет без идеологии и ничего страшного». Параллельно велась работа по обработке российского народа в русле приоритета «общечеловеческих ценностей». Миф о де-идеологизированности жизни на Западе скоро рухнул под тяжестью фактов, подтверждающих прямо противоположное. Общечеловеческие ценности приживались в России плохо и в роли основ национальной жизни выглядели очень неубедительно.
Тем не менее, уже через несколько лет выяснилось, что фактический уход государства из сферы идеологии чреват самыми неожиданными последствиями для властной элиты.
Моментом истины стали события осени 1993 года. Выяснилось, что использование идеологем «патриотизм», «государственность», «национализм» и даже понятие «русский» было фактически монополизировано антиельцинской оппозицией. И если в плане силового обеспечения власть чувствовала себя довольно уверенно, то в сфере идеологии преимущество явно было на стороне оппозиции. Действительно, государственный телеканал, использующий термин «патриотизм» исключительно в смысле политического ярлыка для стремительно маргинализирующейся оппозиции, выглядит нонсенсом.
Сразу после тех событий ситуация в сфере государственной идеологии стала радикально меняться. Уже осенью 1993 года на экранах возник один из бывших министров гайдаровского правительства Борис Фёдоров, без стеснения использовавший в своей предвыборной риторике понятия, ранее немыслимые в устах завзятого «демократа»: «Великая Россия», «патриотизм», «национальные интересы» и т.п.. Похоже, это был пробный шар. Движение «Выбор России», которое тогда проходило по разряду «партии власти» и продолжала пользоваться политической риторикой, разработанной так называемыми «демократами» еще во время перестройки, проиграло выборы столь позорно и убедительно, что стало ясно: дальнейшее использование подобных приемов в сфере государственной политики чревато полным разгромом ельцинской элиты.
Все последующие годы государственная идеология России медленно, но верно дрейфовала в сторону современного путинского «просвещенного патриотизма».
Вехами на пути можно считать введение в общественное сознание терминов «хозяйственник» и «государственник», где «хозяйственник» — это последняя уступка пресловутой «деидеологизации». Идеологический смысл этого термина сводился к тезису: «некогда политикой заниматься, надо работать».
Появление в официальной печати положительного упоминания «государственничества» стало поворотным пунктом. В отличие от аполитичных «хозяйственников», «государственники» уже не чурались апеллировать к «славным традициям» и «интересам России». Виктор Черномырдин, изначально позиционировавшийся как «хозяйственник», в конце своего премьерства все активней примерял венец «государственника», но в силу статичности и определенной консервативности окончательно стать «государственником» он так и не сумел, оставшись в истории косноязычным «хозяйственником», откровенно тяготящимся политическими играми. Все последующие премьеры являли собой переходный тип от «технократа-государственника» Кириенко через «державника-традиционалиста» Примакова и читающего Пушкина «силовика» Степашина к «просвещенному патриоту» Путину.
Путинская политика в сфере идеологии с самого начала строилась именно на патриотизме, причем не созерцательно-ностальгическом патриотизме Примакова, а на активном и наступательном. С самых первых публичных выступлений Владимир Путин фактически снял неофициальное табу на использование в государственной риторике слова «русский» как синонима маловразумительного ельцинского «россияне». Процесс идеологического самоопределения российской власти еще не завершен, но направление движения уже сейчас угадывается довольно ясно.
Еще более интересный вопрос — реанимация общегосударственных идеологических структур.
Первой ласточкой стало создание Министерства печати. Остальные шаги в этом направлении менее заметны, но вполне определены. Очевидно, вопрос о методах еще не решен, но вектор движения найден: как и во всех остальных сферах, курс на централизацию. Словом, с некоторыми оговорками можно говорить о возрождении в обновленном виде идеологической системы Советского Союза, в которой местные идеологические структуры только транслируют на местах идеи, рожденные в Москве. Хорошо это или плохо? Прежде, чем ответить на это вопрос, рассмотрим ситуацию с идеологией на уровне субъекта федерации.
Особенности губернской идеологии
Вся системы государственной власти в Свердловской области сложилась в основном в середине 90-х после триумфального возвращения Эдуарда Росселя на пост главы области.
Как мы писали выше, главнейшей идеологемой того времени являлось понятие «хозяйственник». Росселю не пришлось ничего особенно додумывать, так как он был типичным хозяйственником, человеком, пришедшим во власть с производства после хорошей школы властных советских органов и т.д. Но у него была идеологическая «изюминка»: его подход к отношениям субъектов федерации и федерального центра отличался от московских, за что его не очень любили в московских коридорах власти. Таким образом, идеология у Росселя была, и на фоне общей безыдейности окрестных губернаторов выглядело все это весьма убедительно.
Однако глубоко засевшие комплексы деидеологизации не позволили властной элите области построить идеологическую модель до конца. Вместо сильной региональной партии было создано аморфное «Преображение Урала», носившее тогда довольно странное название «общественное непартийное объединение». Отсутствие четкой структуры и постоянного интереса со стороны власти привело некогда влиятельную организацию к ее нынешнему мизерабельному состоянию.
Сегодняшняя модель губернской идеологии (и в смысле теории, и в смысле практики) была создана в ходе губернаторских выборов 1999 года. Трагичность ситуации состоит в том, что по прошествии полутора лет после завершения выборов, губернские идеологи продолжают использовать приемы из арсенала губернаторской гонки. Но, учитывая смену общеполитической конъюнктуры и почти полное отсутствие финансов, усилия их выглядят, по меньшей мере, странно.
Ведь что такое губернская идеология сегодня? Как ни странно, она существует в двух измерениях, очень мало между собой связанных.
С одной стороны, губернатор пытается дискутировать с Москвой о распределении между областью и федерацией бюджетных средств. Можно по-разному оценивать позицию губернатора, но нельзя отрицать, что она имеет право на существование и что дискуссия по вопросу бюджетных отношений вполне уместна. Несмотря на ряд неосторожных заявлений, никаких особенно громких скандалов между губернатором и президентом или президентским представителем не было.
С другой стороны, мы видим неуклюжий пиар пресловутых идеологических структур, который строится на раздувании и тиражировании нелепых скандалов, в конечном итоге выставляющих в негативном виде самого губернатора. Фактически вся идеологическая составляющая губернской политики свелась к узкому набору несложных приемов: нудное зубоскальство по поводу любой инициативы Чернецкого, неудачные попытки поймать на чем-нибудь предосудительном Петра Латышева, неуклюжие вмешательства в передел собственности, оканчивающиеся откровенными конфузами.
Причина здесь не в одаренности или бездарности конкретных лиц. Корни проблемы уходят в саму ситуацию в России, в стремительный отход на второй план всей местной политики, о чем мы уже писали в предыдущих выпусках. Идеологическая составляющая губернской политики вообще теряет какой-либо смысл. Наступающая эпоха созидания грозит безработицей специалистам по скандалам и интригам.
Действительно, какая может быть идеология в субъекте федерации? Каждая область России, каждый регион должны переосмыслить свою роль в жизни государства. Единство государства начинается с единства идеологии.
Возвращаясь к началу наших рассуждений, скажем, что идеологические структуры на местах, несомненно, нужны, но сегодня они должны заниматься не интригами, а консолидацией общества вокруг тех идей, которые отстаивает президент Путин.